Пушкин был поэтом и все что-то писал. Однажды Жуковский застал его зa письмом и гpомко воскликнул: "Да ты, никак, писака!"
С тех поp Пушкин очень полюбил Жуковского и стал называть его по пpиятельски, пpосто Жуковым.
Пушкин любил кидаться камнями. Как увидит камни, так и начнет ими кидаться. Иногда так разойдется, что стоит весь красный, руками машет, камнями кидается, просто ужас!
Тургенев хотел быть храбрым, как Лермонтов. И пошел покупать саблю. Пушкин проходил мимо магазина и увидел его в окно. Взял и закричал нарочно: "Смотри-ка, Гоголь (а никакого Гоголя с ним не было), смотри-ка, Тургенев саблю покупает. Давай мы с тобой ружье купим!" Тургенев испугался и в ту же ночь уехал в Баден-Баден.
Когда Пушкин сломал себе ноги, то стал передвигаться на колесах. Друзья любили дразнить Пушкина и хватали его за эти колеса. Пушкин злился и писал про друзей ругательные стихи. Эти стихи он называл эрпигарммами.
Однажды Петрушевский сломал свои часы и послал за Пушкиным. Пушкин пришел, осмотрел часы Петрушевского и положил их обратно на стул. «Что скажешь, брат Пушкин?» — спросил Петрушевский. «Стоп машина», — сказал Пушкин.
Пушкин был не то что бы ленив, но склонен к мечтательному созерцанию. Тургенев же хлопотун ужасный вечно одержимый жаждой деятельности. Пушкин этим частенько злоупотреблял. Бывало лежит на диване: входит Тургенев. Пушкин ему: «Иван Сергеевич, не в службу, а в дружбу — за пивом не сбегаешь?» И тут же спокойно засыпает обратно. Знает - не было случая, чтобы Тургенев вернулся. То забежит куда-нибудь петицию подписать, то к нигилистам на заседание, то на гражданскую панихиду. А то испугается чего-нибудь и уедет в Баден-Баден. Без пива же остаться Пушкин не боялся. Слава богу, крепостные были. Было кого послать.
У Пушкина было четыре сына, и все идиоты. Один не умел даже сидеть на стуле и все время падал. Пушкин-то и сам довольно плохо сидел на стуле. Бывало сплошная умора: сидят они за столом; на одном конце Пушкин все время со стула падает, а на другом конце — его сын. Просто, хоть святых выноси!
Однажды Пушкин стрелялся с Гоголем. Пушкин говорит:
— Стреляй первый ты.
— Как ты? Нет, я!
— Ах, я! Нет, ты!
Так и не стали стреляться.
Однажды Чернышевский увидел из окна своей мансарды, как Лермонтов вскочил на коня и крикнул: «В пассаж!» «Ну и что же? — подумал Чернышевский, — вот, Бог даст, революция будет, тогда и я так-то крикну». И стал репетировать перед зеркалом, повторяя на разные манеры: «В пассаж. В пассаж! В пассажж. В пассажжж. В па-ассажжж. В ПАССА-А-А-А-АЖЖЖ!!!»
Лермонтов хотел у Пушкина жену увести. На Кавказ. Все смотрел на неё из-за колонны, смотрел… Вдруг устыдился своих желаний. «Пушкин, — думает, — зеркало русской революции, а я свинья». Пошёл он, встал перед ним на колени и говорит: «Пушкин, - говорит. - Где твой кинжал? Вот грудь моя». Пушкин очень смеялся.
Однажды Лермонтов купил яблок, пришёл на Тверской бульвар и стал угощать присутствующих дам. Все брали и говорили «Merci». Когда же подошла Наталья Николаевна с сестрой Александриной, от волнения он так задрожал, что яблоко упало из его руки к её ногам (Натальи Николаевны, а не Александрины). Одна из собак схватила яблоко и бросилась бежать. Александрина, естественно, за ней. Они были одни — впервые в жизни (Лермонтов с Натальей Николаевной, а не Александрина с собакой). Кстати, она (Александрина) её догнала.
Лермонтов был влюблён в Наталью Николаевну Пушкину, но ни разу с ней не разговаривал. Однажды он вывел своих собак погулять на Тверской бульвар. Ну, они, натурально, визжат, кусают его, всего испачкали. А тут она навстречу с сестрой Александриной. «Посмотри, — говорит, — машер! Лучше уж детей держать побольше!» Лермонтов аж плюнул про себя. «Ну и дура, — думает, — мне такую даром не надо!» С тех пор и не мечтал больше увезти её на Кавказ.
Лермонтов любил собак. Ещё он любил Наталью Николаевну Пушкину. Только больше всего он любил самого Пушкина. Читал его стихи и всегда плакал. Поплачет, а потом вытащит саблю и давай рубить подушки! Тут и любимая собака не попадайся под руку — штук сорок так-то зарубил. А Пушкин ни от каких стихов не плакал. Ни за что.
Однажды Достоевский, царствие ему небесное, сидел у окна и курил. Докурил и выбросил окурок в окно. Под окном у него была керосиновая лавка, и окурок угодил как раз в бидон с керосином. Пламя, конечно, столбом. В одну ночь пол-Петербурга сгорело. Ну, посадили его, конечно. Отсидел, вышел. Идёт в первый же день по Петербургу, навстречу — Петрашевский. Ничего ему не сказал, только пожал руку и в глаза посмотрел со значением.
Однажды у Достоевского засорилась ноздря. Стал продувать — лопнула перепонка в ухе. Заткнул пробкой — оказалась велика, череп треснул. Связал верёвочкой — смотрит, рот не открывается. Тут он проснулся в недоумении, царствие ему небесное.
Достоевский пошёл в гости к Гоголю. Позвонил. Ему открыли. «Что Вы, — говорят, — Фёдор Михайлович, Николай Васильевич уж лет пятьдесят как умер». Ну, и что же, — подумал Достоевский, царствие ему небесное, — я ведь тоже когда-нибудь умру».
Фёдор Михайлович Достоевский, царствие ему небесное, тоже очень любил собак, но был болезненно самолюбив и это скрывал (насчёт собак), чтобы никто не мог сказать, что он подражает Лермонтову. Про него и так уж много чего говорили.
Однажды Лев Толстой спросил Достоевского, царствие ему небесное: «Правда, Пушкин — плохой поэт?» «Неправда», — хотел ответить Достоевский, но вспомнил, что у него не открывается рот с тех пор, как он перевязал свой треснувший череп, и промолчал. «Молчание — знак согласия», — сказал Лев Толстой и ушёл. Тут Фёдор Михайлович, царствие ему небесное, вспомнил, что всё это ему снилось во сне, но было уже поздно.
Лев Толстой очень любил детей, и всё ему было мало. Приведут полную комнату, шагу ступить негде, а он всё кричит: «Ещё! Ещё!»
Лев Толстой очень любил играть на балалайке (и, конечно, детей), но не умел. Бывало, пишет роман «Война и мир», а сам думает: «Тень-дер-день-тер-тер-день-день-тень». Или: «Брам-пам-дам-дарарам-пам-пам».
Лев Толстой очень любил детей, а взрослых терпеть не мог, особенно Герцена. Как увидит, так и бросается с костылем и всё в глаз норовит, в глаз. А тот делает вид, что ничего не замечает. Говорит: «O, Толстой, o!»
Лев Толстой очень любил детей. Бывало, привезёт в кабриолетке штук пять, и всех гостей оделяет. И надо же: вечно Герцену не везло — то вшивый достанется, то кусачий. А попробуй поморщиться — хватит костыль и трах по башке.
Лев Толстой очень любил детей. Однажды он шёл по Тверскому бульвару и увидел идущего впереди Пушкина. Пушкин, как известно, ростом был невелик. «Конечно, это уже не ребёнок, это скорее подросток, — подумал Лев Толстой, — всё равно, дай догоню и поглажу по головке». И побежал догонять Пушкина. Пушкин же, не зная толстовских намерений, бросился наутёк. Пробегая мимо городового, сей страж порядка был возмущён неприличной быстротою в людном месте и бегом устремился вслед с целью остановить. Западная пресса потом писала, что в России литераторы подвергаются преследованиям со стороны властей.
Лев Толстой и Фёдор Михайлович Достоевский, царствие ему небесное, поспорили, кто лучше роман напишет. Судить пригласили Тургенева. Толстой прибежал домой, заперся в кабинете и начал скорей писать роман — про детей, конечно (он их очень любил). А Достоевский сидит у себя и думает: «Тургенев — человек робкий. Он сейчас сидит у себя и думает: «Достоевский — человек нервный. Если я скажу, что его роман хуже, он и зарезать может.» Что же мне стараться? (Это уже Достоевский думает). Напишу нарочно похуже, всё равно денежки мои будут (на сто рублей спорили).» А Тургенев в это время сидит у себя и думает: «Достоевский — человек нервный. Если я скажу, что его роман хуже, он и зарезать может. С другой стороны, Толстой — граф. Тоже лучше не связываться. А ну их совсем!» И в ту же ночь потихоньку уехал в Баден-Баден.
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, пришёл к Пушкину и позвонил. Пушкин открыл ему и кричит: «Смотри, Арина Родионовна, я пришёл!».
Однажды Гоголь написал роман. Сатирический. Про одного хорошего человека, попавшего в лагерь на Колыму. Начальника лагеря зовут Николай Павлович (намёк на царя). И вот он с помощью уголовников травит этого хорошего человека и доводит его до смерти. Гоголь назвал роман «Герой нашего времени». Подписался: «Пушкин». И отнёс Тургеневу, чтобы напечатать в журнале. Тургенев был человек робкий. Он прочёл роман и покрылся холодным потом. Решил скорее всё отредактировать. И отредактировал. Место действия он перенес на Кавказ. Заключённого заменил офицером. Вместо уголовников у него стали красивые девушки, и не они обижают героя, а он их. Николая Павловича он переименовал в Максима Максимовича. Зачеркнул «Пушкин», написал «Лермонтов». Поскорее отправил рукопись в редакцию, отёр холодный пот и лёг спать. Вдруг посреди сладкого сна его пронзила кошмарная мысль. Название! Название-то он не изменил! Тут же, почти не одеваясь, он уехал в Баден-Баден.
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел в гости к Вяземскому. Выглянул в окно и видит: Толстой Герцена костылем лупит, а кругом детишки стоят, смеются. Он пожалел Герцена и заплакал. Тогда Вяземский понял, что перед ним не Пушкин.
Однажды Гоголю подарили канделябр. Он сразу нацепил на него бакенбарды и стал дразниться. «Эх ты, — говорит, — лира недоделанная!»
Гоголь только под конец жизни о душе задумался, а смолоду у него вовсе совести не было. Однажды невесту в карты проиграл. И не отдал.
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришёл в гости к Державину Гавриле Романовичу. Старик, уверенный, что перед ним и впрямь Пушкин, сходя в гроб, благословил его.
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, сверху нацепил львиную шкуру и поехал в маскарад. Фёдор Михайлович Достоевский, царствие ему небесное, увидел его и кричит: «Спорим, это Лев Толстой! Спорим, это Лев Толстой!»
